– До твоей деревни оттуда всего полтора часа езды, – объясняет Цзинь. – Можем остановиться в городском отеле, жить со всеми удобствами и мотаться туда-сюда по мере необходимости.

Я не помню, как добиралась раньше, но Цзинь, похоже, уверен в своих словах. Водитель загружает наши вещи в багажник, мы садимся на заднее сиденье и отправляемся в путь.

За три года, прошедшие с тех пор, как я была здесь в последний раз, произошли разительные изменения. Дорога из Цзинхуна в Мэнхай забита грузовиками, тракторами, автобусами и частными автомобилями. Городские улицы заасфальтированы, а на обочинах высажены пальмы, гибискусы и бугенвиллеи. Сквозь поток машин пробираются лоточники, торгующие мясом гриль и газировкой. Мы проезжаем мимо щитов, рекламирующих мотороллеры, мастерскую по ремонту трансмиссий и детские смеси.

Машина сворачивает на центральную улицу Мэнхая, залитую желтым светом фонарей. У меня перехватывает дыхание, когда я вспоминаю ночь, когда шла по ней, тогда еще грунтовой, подыскивая, где бы спрятаться, прежде чем бросить своего ребенка. Когда мы подъезжаем к Институту социального обеспечения, я хватаюсь за кусок пластика, которым окантовано пассажирское окно. На ступеньках кто-то спит под дождем под помятой картонной коробкой. Цзинь обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Я зарываюсь лицом в его рубашку. Почему это впечатление бьет по мне сильнее, чем все, что я видела, когда бродила здесь, ожидая новостей о поступлении на программу? С тех пор как я покинула это место, моя жизнь идет исключительно в гору. Выше и выше. Я замужем за прекрасным и добрым человеком, которого очень люблю. У нас два дома – еще год назад о подобном я и помыслить не могла. Мне очень повезло, но я никогда не смогу избавиться от сожалений о том, что оставила дочь на этой самой улице. Предательство Цытэ приумножило мои негативные эмоции. Внутри все болит.

Мы заселяемся в отель. В нашем номере вместо унитаза дырка в полу. Обещанная горячая вода едва теплая, а «банные» полотенца ни на миллиметр не толще кухонных. Цзинь, явно обеспокоенный, меряет комнату шагами. Он хочет поговорить. А я нет. Когда он ложится в постель, я отползаю подальше от него. Муж кладет руку мне на бедро, чтобы утешить, но я не обращаю на него внимания. Я ужасно подавлена – мой бизнес накрылся медным тазом, моя семья и деревня вернулись на путь нищеты, все воспоминания об этом городе навевают мысли о Янье, а теперь я еще и неблагодарная жена. У меня дикая усталость от смены часовых поясов, но переживания терзают меня, и уснуть не получается. Матрас слишком жесткий, дождь лупит по окну, словно ду́хи своими призрачными пальцами, а в голове крутятся воспоминания. Как я могла подумать, что счастье, которое я испытывала с Цзинем в последние месяцы, способно свести на нет мою сущность и мои прошлые поступки?

Наступает утро, а дождь по-прежнему льет. В столовой Цзинь заказывает чай и острый суп с лапшой. Я ополаскиваю нашу посуду горячим чаем, чтобы продезинфицировать. Вместо салфеток на столе нарезанная туалетная бумага.

– Если ты не хочешь со мной разговаривать, – говорит Цзинь в гнетущей тишине, – то и не надо, но я надеюсь, что ты выслушаешь то, что я хочу сказать. Мы оба знаем, что богатство, привилегии, тяжелая работа и удача не исцеляют сердца, не спасают от печали, одиночества и чувства вины. Прежде чем мы отправимся в твою деревню, давай посетим приют.

Я качаю головой.

– Нет, мы должны ехать прямо сейчас… Мы проделали такой путь, я должна убедиться…

– Это подождет еще час.

– Мне нужно домой, – умоляю я. – Пожалуйста…

Играя желваками, он обдумывает ответ. Наконец произносит:

– Хорошо, едем в деревню, но, пока мы здесь, обязательно сходим в приют. Сейчас ты в другом положении, чем была, когда отправилась туда с отцом своего ребенка. И у тебя есть я.

Несмотря на обещания, что теперь добраться до деревни легко, проливной дождь превратил грунтовую дорогу в скользкую грязь. Мы застреваем в этом месиве, шины прокручиваются, водитель ругается. Мы с Цзинем вылезаем, закидываем дорогу камнями и соломой. Колеса перестают крутиться вхолостую, мы садимся в машину и едем дальше. Но почти сразу снова увязаем. Затем занос и тряска. На особенно крутом повороте машина скользит по краю пропасти. Я вскрикиваю, когда одно колесо повисает над бездной. На мгновение мы буквально каменеем, отчаянно надеясь, что остальные три колеса выдержат. Потом втроем осторожно выбираемся из машины. Водитель стонет и охает по поводу своего самого ценного имущества, Цзинь обещает купить ему другую, если эта сорвется в пропасть, а мне становится так же плохо, как тогда, когда я покидала гору Наньно в кузове грузовика, груженного мешками чая.

Мы благодарны за то, что живы, но выглядим будто три мокрые курицы, грязные, возмущенные и очень потешные на вид. Откуда я знаю? Потому что на дороге оживленно, но всем остальным хватило мозгов, чтобы не ехать на автомобиле или мотоцикле в такую погоду. Но даже в разгар муссонного сезона крестьянам нужно обрабатывать участки, матерям с младенцами – ходить в гости, а детям – посещать школу. Мы их всех развлекаем. Наконец по дороге проезжает трактор. Цзинь тормозит его, и я говорю с трактористом на нашем местном диалекте. Через несколько минут мы с мужем забираемся на заднее сиденье трактора и вцепляемся в мокрый от дождя металл. Наш водитель остается у машины, взяв с нас обещание, что мы пришлем трактор обратно, чтобы помочь ему.

Через полчаса мы сталкиваемся с еще одним препятствием. Часть дороги размыло. Мы с Цзинем решаем проделать последние несколько километров пешком. По крайней мере, дождь теплый. Мы проходим через деревню Бамбуковый Лес и сворачиваем на тропу, которая приведет нас домой. Справа, на стройплощадке, которую я помню с прошлого визита, возвышается здание, которое я никогда не думала увидеть ни на одной чайной горе: огромная вилла, похожая на те, что встречаются в окрестностях Гуанчжоу. У нее черепичная крыша, большие внутренние дворики, а из каждого окна в этот пасмурный день льется яркий свет.

Я сворачиваю на дорожку поменьше. Цзинь следует за мной. Мы несколько раз чуть не падаем на скользкой насыпи. Вскоре мы проходим через врата духов. Дорога, разделяющая деревню пополам, пустынна и уныла. Собаки и куры нашли убежище под оставшимися бамбуковыми и соломенными хижинами. Серые кирпичные и глинобитные строения выглядят мрачно, они словно бы постарели. Дождь стекает по стеклам помещений для сушки чая. Из них тянет неприятным запахом. Да, здесь ферментируют чай.

Цзинь поворачивает в сторону нового дома моей семьи. Но не я. Я